Поймай меня, если сможешь - Страница 68

...

Найти себе занятие мне было трудновато. Тунеядство – тяжкий труд.

Я также начал подумывать о том, чтобы найти работу или открыть какой-нибудь малый бизнес – скажем, магазин канцтоваров, потому что от своей праздной, роскошной жизни я размяк и заплыл жирком. Моя тучность бросилась в глаза даже Арману.

– Труд писателя не очень-то утомителен, а, Робе́р? – сказал он, похлопав меня по животику. – Почему бы тебе не прийти поработать на меня на винограднике? Я уж сделаю тебя стройным и крепким.

Предложение я отклонил. Физический труд не для меня. И заняться физкультурой я себя заставить не мог.

Я все еще вертел в голове идею поступить в университет или найти какую-нибудь полезную работу, когда оба варианта отпали. Прожив в Монпелье четыре месяца, я познал горькую истину: когда ищейкам помогают, лису не укрыться нигде.

Я регулярно ездил на закупки на маленький (по американским стандартам) рыночек в окрестностях Монпелье, в рекомендованную Арманом бакалею. Я наведывался туда дважды в неделю, чтобы пополнить свои запасы или когда мне требовалось что-то специфическое. Тот раз был одной из моих плановых вылазок за покупками, и продавец как раз укладывал мою бакалею в пакет, когда я спохватился, что не взял молоко. Попросив паренька отложить мои продукты в сторонку (за мной стояла очередь), я отправился за молоком. Возвращаясь, я как раз обходил стеллаж с консервами, когда увидел четверых человек у кассы, где уже не было ни кассира, ни покупателей.

У одного в руках был дробовик, у другого что-то вроде короткоствольного автомата, а еще двое держали пистолеты. Первым делом мне пришло в голову, что это бандиты, грабящие магазин, а работники и покупатели лежат на полу.

Но стоило мне развернуться, чтобы укрыться за полками, как один из них гаркнул:

– Абигнейл!

Нырнув за полки, я тут же наткнулся на троих жандармов в мундирах. Все они направили свои пистолеты на меня. Потом начали сходиться со всех сторон – люди в форме, люди в штатском, – и все целились в меня из пистолетов, дробовиков, автоматов и винтовок. В ушах у меня выстрелами загрохотали приказы:

– Руки вверх!

– Руки на голову!

– К полкам, расставить руки и ноги!

– Лицом на пол!

Я поднял руки, не зная, какому из приказов повиноваться, но чертовски не хотел, чтобы меня подстрелили. А некоторые из блюстителей порядка обращались с оружием так, что перепугали меня. Фактически говоря, они пугали и коллег-полицейских.

– Ради бога, не стреляйте! – крикнул я. – Пусть кто-то один говорит, что делать, и я сделаю!

Высокий тощий мужчина с аскетическими чертами направил на меня пистолет, рявкнув:

– На пол, лицом вниз!

Я исполнил приказание, причем мне помогли несколько отнюдь не ласковых рук. Грубые ладони завернули мне руки за спину, а другие столь же безжалостные туго сомкнули стальные браслеты вокруг моих запястий.

Меня бесцеремонно вздернули на ноги и в окружении детективов Sûreté, агентов Интерпола, жандармов и бог весть каких еще легавых повлекли из магазина, грубо втолкнув на заднее сиденье седана без опознавательных знаков. Не могу сказать, что французские полицейские прибегают к жесткости, но обращаются они с подозреваемыми не в меру жестко. Меня отвезли прямиком в полицейское отделение Монпелье. По пути никто не обмолвился ни словом.

...

Я чертовски не хотел, чтобы меня подстрелили.

В участке аскетичный детектив и двое других офицеров, тоже агентов Sûreté, ввели меня в тесную комнатку. Французским полицейским дана большая свобода в обращении с преступниками, особенно при допросах подозреваемых. Они сразу перешли к сути дела, не трудясь зачитать мне права, которые даны преступнику. По-моему, у жуликов во Франции нет вообще никаких прав.

– Меня зовут Марсель Гастон, я из Sûreté, – отрывисто бросил тощий. – А вы Фрэнк Абигнейл, не так ли?

– Я Роберт Монджо, – с негодованием возразил я. – Я писатель из Калифорнии, американец. Боюсь, вы, джентльмены, совершили очень серьезную ошибку.

Гастон наотмашь дал мне резкую, болезненную затрещину.

– Большинство совершаемых мной ошибок, мсье, серьезные, но в данном случае я ошибки не совершил. Вы Фрэнк Абигнейл.

– Я Роберт Монджо, – упорствовал я, вглядываясь в их лица в поисках хоть намека на сомнения.

Один из других агентов Sûreté выступил вперед, стиснув кулаки, но Гастон, протянув руку, остановил его, не сводя с меня пристального взгляда. А потом развел руками.

– Мы могли бы выбить признание, но это не потребуется. Времени у меня хоть отбавляй, Абигнейл, но я не намерен тратить его на тебя. Мы можем продержать тебя до Судного дня или хотя бы до той поры, когда разыщем свидетелей, способных тебя опознать. А пока, если ты не намерен идти на сотрудничество, я суну тебя в камеру с банальными пьянчугами и мелкими преступниками. Ты можешь торчать там неделю, две недели, месяц – мне без разницы. Однако ни кормить, ни поить тебя не будут, пока не сознаешься. Почему бы тебе не открыть нам то, что мы хотим знать, прямо сейчас? Мы знаем, кто ты. Мы знаем, что ты натворил. Ты только делаешь себе хуже.

И еще одно, Абигнейл. Если ты заставишь нас пуститься во все тяжкие, чтобы раздобыть сведения, которые можешь дать прямо сейчас, я тебе этого не забуду. И последствия ты запомнишь на всю жизнь, уж это я тебе обещаю.

Глядя на Гастона, я понимал, что он ни капельки не кривит душой. Марсель Гастон был крутым ублюдком.

– Я Фрэнк Абигнейл, – произнес я.

На самом деле я ни разу не дал им признания, которое они жаждали получить. Я ни разу добровольно не выкладывал подробности ни одного из преступлений, в которых меня обвиняли во Франции. Но если им было известно о конкретной афере и они излагали ее суть, я кивал и говорил: «В общем, примерно так оно и было», или: «Да, это был я».