Поймай меня, если сможешь - Страница 79

...

Меня будут наказывать за одно и то же преступление снова и снова, швыряя из тюрьмы в тюрьму до конца жизни.

Бежать оттуда было бы легко, если бы не одно обстоятельство. Шведы с юных лет получают документы. Предъявлять их приходится редко, но полицейский вправе потребовать этого. А уж пересечь границу, сесть на международный поезд или самолет без документов и вовсе никак. У меня их не было. И не было денег.

Впрочем, роли это не играло. Мысль о побеге даже не приходила мне в голову. Тюрьма в Мальмё мне понравилась. Однажды, к великому моему изумлению, навестить меня явилась одна из жертв – молодой банковский клерк, принесший корзинку свежего хлеба и шведских сыров.

– Я подумал, может быть, тебе захочется знать, что никаких неприятностей у меня от обналичивания твоих чеков не было, – поведал юноша. – Кроме того, я хотел, чтобы ты знал, что я не питаю к тебе дурных чувств. Должно быть, сидеть в заключении очень трудно.

А ведь я кинул этого парнишку по полной программе. Я затесался к нему в друзья, даже побывал у него в гостях, чтобы провернуть свою аферу. Его жест тронул меня за душу.

Я и работал на парашютной фабрике, и посещал занятия, что пришлось моим надзирателям по душе. Я изучал промышленную графику, хотя некоторые техники, преподававшиеся в Лунде, знал получше преподавателей.

Шесть месяцев пролетели быстро, слишком уж быстро. На пятый месяц явилась миссис Кристианссон с тревожными новостями. Правительства Италии, Испании, Турции, Германии, Англии, Швейцарии, Греции, Дании, Норвегии, Египта, Ливана и Кипра уже подали официальные требования о моей экстрадиции по завершении срока моего приговора. По окончании отбывания срока меня передадут итальянским властям, а уж Италия после решит, какая страна заполучит меня, когда я отдам свой долг итальянцам.

Один из моих коллег-заключенных успел посидеть в итальянской тюрьме. И рассказывал такие ужасы, по сравнению с которыми пребывание в Перпиньянской тюрьме начало казаться мне только цветочками. Миссис Кристианссон тоже слыхала, что итальянская пенитенциарная система отличается крайней жестокостью и бесчеловечностью. Она также располагала сведениями, что итальянские судьи в уголовных делах не склонны к снисхождению.

Мы развернули решительную кампанию по предотвращению моей экстрадиции в Италию. Я забросал судью, председательствовавшего на моем суде, министерство юстиции и даже самого короля прошениями о предоставлении убежища, умоляя оставить меня после освобождения в Швеции или, в худшем случае, депортировать в родные Соединенные Штаты. Я указывал, что, куда бы я ни отправился, если мне будет отказано в убежище в Швеции, меня будут наказывать за одно и то же преступление снова и снова, швыряя из тюрьмы в тюрьму до конца жизни.

И на все прошения без исключения получил отказ. Экстрадиция в Италию казалась неминуемой. В ночь перед тем, как итальянские власти должны были взять меня под арест, я лежал в постели, не в состоянии уснуть, обдумывая отчаянные планы бегства. Я чувствовал, что мне не пережить заключения в Италии, если условия там действительно настолько жуткие, как мне рассказывали, и проникся уверенностью, что лучше уж быть убитым при попытке к бегству, чем умереть в адской дыре вроде Перпиньяна.

Вскоре после полуночи появился стражник.

– Одевайся, Фрэнк, и уложи вещи, – распорядился он. – За тобой приехали.

– Кто? – в испуге сел я. – Итальянцы должны были забрать меня только завтра, как мне сказали.

– Это не они. Это шведские офицеры.

– Шведские офицеры?! – воскликнул я. – А им-то что нужно?

– Не знаю, – тряхнул он головой. – Но у них есть все нужные бумаги, чтобы взять тебя под свою опеку.

Он вывел меня из зоны к полицейской машине с цветографической разметкой, стоявшей у обочины. Полицейский в форме на заднем сиденье распахнул дверцу и жестом пригласил меня сесть рядом.

– Вас хочет видеть судья, – проинформировал он.

Меня довезли до дома судьи – скромного жилища в привлекательном районе, где меня встретила его жена. Офицеры остались на улице. Она отвела меня в кабинет судьи, указав на большое кожаное кресло.

– Присаживайтесь, мистер Абигнейл, – на безупречном английском любезно сказала она. – Я принесу вам чаю, а судья скоро подойдет.

Судья, появившийся через несколько минут, тоже владел английским свободно. Поздоровавшись, он уселся напротив и пару минут молча разглядывал меня. Я тоже не раскрывал рта, хоть меня и переполняли вопросы.

Наконец судья мягко заговорил, тщательно подбирая слова:

– Молодой человек, последние несколько дней вы не выходите у меня из головы. По правде говоря, я сделал множество запросов по поводу вашей биографии и вашего дела. Вы блестящий молодой человек, мистер Абигнейл, и, полагаю, могли бы внести достойный общественный вклад, не только для родной страны, но и для всего мира, если бы избрали иной курс. Прискорбно, что вы совершили подобные ошибки. – Он примолк.

– Да, сэр, – кротко проронил я, уповая, что меня пригласили не только ради назидания.

– Мы оба сознаем, молодой человек, что, если завтра вас передадут Италии, вас вполне может ждать тюремное заключение на двадцать лет, – продолжал судья. – Мне кое-что известно об итальянских тюрьмах, мистер Абигнейл. Они очень похожи на французские. А когда вы отбудете свой приговор, вас передадут Испании, как я понимаю. Как вы указали в своей петиции, молодой человек, вы рискуете провести остаток жизни в европейских тюрьмах.

И я почти ничего не могу с этим поделать, мистер Абигнейл. Мы должны удовлетворить требование Италии об экстрадиции – точь-в-точь, как Франция удовлетворила наше. Мы не можем попирать закон безнаказанно, сэр. – Он снова примолк.